Ледовая дорога. На Толстый Мыс всё-таки пойдут первые машины

Мы застряли окончательно и бесповоротно. Сначала это было простое снежное месиво, в которое машина влетела с полного хода и из которого мы выбирались больше часа. А потом оказалось, что дальше мы вовсе не можем ехать, потому что лопнул какой-то очень важный ремень. А запасного нет.

Кругом снег. Тихо, как только может быть тихо в белом безмолвии. Вернее, сером, потому что ночью, без звёзд и луны, снег светится сам серым светом. Впереди - в километре, может быть, в трёх, в темноте не разберёшь, на берегу – кучка огней. Это деревня Бадарма. Огни подмигивают, подзадоривают. Будто любопытные звёздочки выглянули из-под края неба, спрашивают: «А что тут без нас, темно?». Их всего одиннадцать.

А нас четверо, и мы сидим в машине и смотрим в мигающую огнями пустоту. Туда, в деревню, ушёл наш шофёр Анатолий Бушуев, чтобы разыскать на электростанции злополучный ремень.

Юра Швейкин, гидролог, мурлычет песни о диких пальмах, гусаках и бумажном солдатике, притоптывает мохнатыми унтами. Остальные молчат. Положение не из приятных, настроение тоже. Вокруг буквально на десятки километров – ни одной машины. Но надежда пока есть. Впереди мигают звёзды.

Мы выехали утром из Воробьёва в сторону Невона по первой ледовой дороге. Задача – проверить проходимость её и дать разрешение или запрет на перевозку грузов на Толстый Мыс. Там эти грузы ждут, как воздух. До Толстого Мыса (а это километров восемьдесят) мы доехали относительно благополучно: часов за пять. Ледовая обстановка ясна: дорога трудная, но проходимая, лёд от 40 до 60 сантиметров. Грузы возить можно.

Нужно срочно возвращаться в Воробьёво и отправлять машины – на Невон, на Невон. Тем более, что два часа назад обещали ребятам на Невоне, что завтра придёт первая машина. Успеем ли мы добраться до Воробьёва, чтобы выполнить обещание?

Мы сидим в машине и считаем звёзды на берегу. Одиннадцать… Иван Анатольевич, начальник управления, и Пётр Яковлевич Лазаренко, инженер по технике безопасности, время от времени, уже в который раз начинают говорить всё об одном: какие завтра пустить машины, сколько груза, какой. Значит, думают об одном: успеем ли?

Впереди мигают звёзды. Найдёт ли Бушуев ремень? В пути он рассказывал о себе. Приехал с Мамаканской ГЭС. Всю Мамаканскую прошёл с баранкой в руках, теперь с женой решили начинать и кончать Усть-Илим. Когда мы засели в снегу, для ободрения он рассказывал, как зимой водил бензовозы по Мамакану, двести километров туда, двести обратно. И даже три раза проваливался с машиной под лёд.

Бывалый. Я слушала и думала: вот это герой для очерка. Мамакан, Усть-Илим, полыньи и пахучий снег…

Сейчас он был где-то там, у звёзд. Они и в одиннадцать глаз насмешливо мигают: что, ждёте? Что, холодно в темноте?

И вдруг погасли все сразу, все одиннадцать глаз. Значит, уже далеко за полночь. А снег кругом светится серым цветом. А тишь кругом звенит морозом.

Подходящего ремня на электростанции не оказалось.

Красная чайка

У Толстого Мыса на белом снегу лежат три сторожевых пса – три острова Лосята. Вообще они не похожи ни на псов, ни на лосят, а больше всего – на ежей. Чёрные катыши, утыканные частой щетиной сосен.

Мы подъезжаем к ним по льду, и они хранят молчание, как собаки, почуявшие, что это свои, люди.

Белый на солнце снег, чёрно-зелёные острова и берега… И вдруг над тайгой, прямо над Толстым Мысом, навстречу нам вылетает красная чайка. Алыми крыльями она бьёт в синее небо, смело, торжественно летит над тайгой. Она неожиданна и празднична.

Первыми в декабре прошлого года на Толстый Мыс высадились шестеро. Они жили в зимовье, ждали своих товарищей, вспоминали Братск. Поставили на самой вершине Толстого Мыса, очень похожего на прежний Пурсей, мачту выше леса. А на ней флаг – красную чайку.

Ещё полчаса – и мы на постоянном. Встречает всё население. Ребята хмурые, недовольные. Нет работы. Стоит ряд палаток. Часть крытых, а часть – рёбрами брёвен наружу. Низ обшит прутиками – нет пилорам, нет досок. Нет механизмов – на спинах таскают из леса лесины.

Те же разговоры продолжаются в палатке.

Одна керосиновая лампа еле освещает дощатый стол. Дальних углов палатки не видно, лица не разглядишь. А как же вы читаете? Как узнаёте друг друга?

– А вот так и читаем, – Михаил Корниенко разводит руками: смотрите, мол, запоминайте. – Вы нам лучше расскажите, что там нового на большой земле, в Братске, в газетах.

Николай Степанович Володин, Степан Витрикуш подвигаются ближе. Слушают.

Да, видно, их начальник Юрий Антонович Гилис чересчур увлёкся масштабами, кадрами, а вот об удобствах забыл. Стоят без дела пээски, стоят перед палатками новенькие столбы с навешанными изоляторами. А проводов нет. А в палатках коптят керосиновые лампы.

И всё-таки, когда смотришь на небольшое пространство на берегу Ангары, окружённое непроходимой тайгой, представляешь себе, что уже в этом году здесь вырастет весёлый сосновый посёлок на 600 человек, столовые, баня, красные уголки, а чуть поодаль – гравзавод, дизельная и ещё, и ещё. Это будет. Потому что ещё свежи в памяти первые дни Братска, первые палатки, первые названия и первые преодолённые трудности.

И очень понятны расстроенные лица парней в зелёных куртках – у них руки ждут дела, они хотят строить.

Уезжая, мы обещаем, что завтра вслед за нами пойдут машины со строительными материалами, с механизмами.

Трудно, конечно, угадать, что можно бесповоротно застрять в первом сугробе.

Эх, лопата, ты, лопата…

Утро встало над Ангарой синей далью. По снегу разбросаны миллионы микроскопических зеркал, которые пускают в небо весёлых зайчиков. Воздух, кажется, можно есть пахучими ломтями. Если представить нашу замёрзшую машину лодкой среди льдов – получится натуральный Рокуэлл Кент.

Надежды самим починить машину нет. Впереди пятьдесят снежных километров до Воробьёва, позади – тридцать километров до Толстого Мыса. Может быть, будет попутная машина?

Делать нечего среди этого снежного великолепия. И чтобы хоть как-нибудь убить время, идём с Копытовым к Бадарминскому сужению. Туда, к самому тяжёлому участку дороги, где она выходит с торосистого льда на берег, рано утром на лошадке уехали рабочие.

Семь километров в белом сияющем молчании. Молчит снег, молчат скалы и сосны на берегах. Молчит воздух. И хотя вокруг такое торжество чистых красок, настроение ниже нуля. Во-первых, обманули ребят: машина вряд ли теперь успеет, даже если мы «по щучьему велению» попадём в Воробьёво. Во-вторых, неизвестно, сколько нам сидеть в этом снежном мешке, пропадает день. И, в-третьих, хочется есть.

Идёшь и всё ждёшь, а вдруг из-за поворота машина. Но машины нет.

Нет машины, потому что дорога ещё не открыта. Клин протащили ещё 10 января. Тащили и радовались – будет дорога на Толстый Мыс. Уже планировали, что везти в первую очередь. А в Воробьёво пришла телеграмма из Братска: оставить ледовую дорогу на Ангаре как несерьёзную затею и переключить все силы на дорогу по Илиму. Переключили. Подсыпали, строили мосты, утопили два трактора. В общей сложности работали весь декабрь и январь. И всё впустую - по Илиму тяжёлые машины нельзя пускать. Так теперь и бросили. И вот нет дороги ни там и ни здесь. И нет машин за поворотом.

За поворотом, где, как огромное каменное зеркало, стоит скала Крест, – люди. Четыре человека с двумя лопатами и топором чистят дорогу. Это бригада Александра Утина, который ещё недавно работал в котельной Правого берега. Ребята потихоньку ругаются и зло швыряют снег. Все они механизаторы, руки просят рычагов и штурвалов. А тут… лопата.

Эх, лопата, ты, лопата… Хороша ты для обогрева. А для чистки дорог – сюда бы бульдозер. Всё-таки современнее в наш век.

«Ну, Захар!»

Так вы думаете, наша машина была первая? Ничего подобного. Это хорошо быть первыми. Но, оказывается, не всегда. В нашей истории это было бы неприятностью: кто знает, как и когда мы бы выбрались из Бадарминского сужения. А тут оказалось, что шоферы Ангарской экспедиции уже не раз промяли путь по новой трассе, доставляя в Невон горючее и оборудование. Молодцы, ребята! А наши что же? Перестраховались?

Итак, снова в путь. И снова мигают звёзды. Но сегодня их целое небо. Сегодня еду в кабине бензовоза. «Захар», как любовно называет его водитель Александр Кобзев. Всего одна ходовая, да и лошадиных сил поменьше, чем в нашем покинутом ЗИЛе. И всё-таки мы едем. На торосах толкаем друг друга в бока, да так, что косточки трещат. Мотор натужно гудит в снежном месиве, подбадриваем: «Ну, Захар, давай, милый!» И он даёт. Ползёт, кряхтит и бренчит на торосах пустой бензиновой бочкой.

Дорога всё-таки проходимая. Завтра, пусть на день позже, но по ней всё-таки пойдут первые машины на Толстый Мыс с механизмами, со строительными материалами. И снова будут улыбаться парни в зелёных куртках. Всё-таки пойдут.

Настроение бодрое. Мы едем.