Санькина любовь

Кто был летней ночью у костра на Большой Яросаме, тот, конечно, нас поймёт и возможно по-доброму позавидует, когда узнает о том, как после недельного верхолазанья, в пятницу, прямо с работы мы, кто пёхом, кто на перекладных не к «другу четвероногому» – дивану, а к полюбившейся речушке добирались. Всей бригадой, бывало. И только в воскресенье, к вечеру, продымлённые, с зудящимся от комариных «инъекций» телом, выбирались на дорогу и опять, кто как мог, шли –ехали домой. Везли мы оттуда столько света в душе, что не затмить его никаким ворчанием соскучившихся жён, ни матерщиной на работе, ни занудливой руганью начальства по поводу вечно «горящего» плана, да и всеми «прелестями» тогдашней жизни.

Выпивали, конечно, у костра. Но какой же уважающий себя рыбак примется за уху, не посмотрев на донышко опрокинутой кружки изнутри? Да она же, уха, даже тройная, ершом расшеперенным в горле станет! А потом, когда отстучат ложки, разве склеится добрый дружеский разговор? Нет.

Ловили харюзинную мелочь, ельца, но больше всего – налима. Брали его в камнях, руками. Некоторые, со стороны, удивлялись:

– Налим же скользкий, как ухитряетесь руками?

Санька, мой дружок, объяснял ухмыляясь:

– Всё просто. Заходи в воду, наклоняйся, щупай руками меж камней. Нежно щупай, как у любимой за пазухой…Нащупал его, не хватай! Щекочи тихонечко налимий живот.

Он, пытаясь удержаться от смеха, напыжится, раздует жабры… Щекочи! Поближе к голове подбирайся. А когда налим, не в силах больше сдержаться, начнёт хохотать во всю пасть, хватай его, родимого под жабры и пальцем через эту самую пасть. Он твой!

Некрасиво и даже некультурно, правда, чужой смех прерывать, но… Между прочим, когда я приношу жене на пирог налима с его нежнейшей печенью, не знаю, как будет у вас, а у меня с любовью всю неделю порядок.