Говорит и показывает Усть-Илимск

В 1983 году Иркутский государственный комитет по телевидению и радиовещанию открыл Усть-Илимскую городскую редакцию радио. Для справедливости замечу, что радио в городе было с самого начала строительства гидростанции, но местное. А тут – областное! Даже трудовые книжки журналистов хранились в Иркутске. Начав вещать в советское время, редакция трудилась долго и даже значительно пережила перестройку.

Нашими позывными были первые несколько секунд песни Александры Пахмутовой «Письмо на Усть-Илим». Причём первое время это была запись со старой тонкой голубой пластинки «Кругозор», которая звучала со специфическим скрипом, режущим слух. А потом кто-то из усть-илимских музыкантов помог, и у нас появились те же позывные, но записанные в студии и более качественно.

Радио вело общественно-политическое вещание по задачам КПСС, темы освещались разные – но тон вещания задавался идеологически. Тема свободы печати отсутствовала, ответственный редактор подписывался под списком слов и выражений, которые нельзя было пропускать в эфир, и ещё мы не должны были называть мощности промышленных предприятий. Железный занавес в то время закрывал страну от остального мира.

Одна из обязанностей редакции радио была подготовка и проведение праздничного репортажа демонстраций трудящихся 1 Мая и 7 Ноября. Мы готовили все тексты, которые звучали во время демонстрации. Львиная доля работы ложилась на мой стол. Сначала предприятия, организации, школы и учреждения по требованию горкома КПСС готовили информацию, а горком передавал её на радио. И начинался аврал! Переделывали текст, звонили на предприятия уточнить данные, в отделы кадров – перепроверить фамилии. Правка вся велась вручную, и лист чёрканный-перечёрканный ложился на стол машинистки – Нины Генннадьевны Куприяновой. Работала она на машинке «Ятрань». В предпраздничные дни плотно закрывала дверь кабинета, и из-за толстенной звукоизоляционной обшивки до позднего вечера неслось – та-та-та-та-та. Потом пачки отпечатанных материалов снова падали на мой стол, и шла правка начисто и раскладка информаций по плану демонстрации. Он составлялся в горкоме партии и отражал порядок прохода колонн перед трибунами.

Диктором на демонстрациях у нас был Борис Семёнович Ицкович. Вообще он руководил городским спорткомитетом, но у него превосходный голос, позавидовать которому могли дикторы столичных студий. Тембр, глубина, окраска, а главное он мог подавать текст.

Первые демонстрации проходили на левом берегу. Партийные, производственные, профсоюзные лидеры и передовики производства стояли на трибуне ДК имени Наймушина, а слева от входа в ДК ставили автобус ПАЗ, в нем четыре чувствительных микрофона. Разговаривать в автобусе нельзя. Сильно шевелиться тоже нельзя. Ицкович – перед микрофонами, в салоне – технические работники РУСа на всякий случай. Ошибка при проведении репортажа могла дорого стоить. Обычно на демонстрациях работали Александр Дедусев и Владимир Ярошевич, инженер радиоузла Владимир Шадрин, начальник РУСа Светлана Павловна Хитрова и мы с ответственным редактором радио Галиной Фёдоровной Дмитриевой. Объяснялись знаками. Галина Фёдоровна сидела с биноклем, высматривала в движущейся колонне большой транспарант с названием предприятия, уже подходящего к площади, писала на листке его аббревиатуру, показывала мне, и я быстро вынимала из пачки текстов нужный лист и отдавала диктору. У нас все было отработано до автоматизма.

А Борис Семёнович – он ас! Как он читал! Вдохновенно, воодушевлённо, азартно. В левой руке держит лист, правой жестикулирует для подъема голоса. Короткая пауза только в момент передачи текста. Текст каждый раз новый, он его впервые видит, но каждый раз вдохновение, ритмика, накал, страсть – он умел читать праздничные тексты! И однажды… В информации страховой компании пролезла ошибка, вместо «страховые агенты» - «стахановские агенты». И вот диктор ведёт текст, аж за душу берёт и вдруг: «В первых рядах этого дружного коллектива идут передовики производства! Это стахановские агенты…» и начинает перечислять фамилии. У меня слух зацепило, но подумать некогда, на подходе новая колонна, и нужно выдать новый текст. Уже потом после демонстрации думаю, что сказал? Какие стахановские агенты? Текст взяла, смотрю, сами опечатались.

А однажды ещё смешнее случай был. Текст с предприятия передали, а в нем фамилия и отчество человека удивительные, нерусские, поэтому ошибку не увидели и не выправили. И вот идёт колонна. Борис Семёнович читает, забирает текст все выше и выше. Называет фамилию, имя передовика производства и вот пик.., сейчас будет гво-гвоздь – отчество.

Но вдруг слышу – диктор резко замолчал, как будто звук оборвался, поворачиваюсь, смотрю, а он застыл с поднятым для звучности вверх кулаком, глаза удивлённые, напряжённые, круглые-круглые, в текст всматривается. Воздух в груди сдерживает. У меня шея как у страуса сделалась, привстала, тянусь к тексту, чтобы посмотреть, что там. В автобусе все замерли, и все глаза устремили на диктора. После этой па-а-а-узы он громко, четко произносит смущающее его слово и на той же высоте ведет текст дальше. А отчество было простое – Галдоновна, но только секретарь предприятия, что печатала текст, вместо «а», написала «о». А мы, поскольку такого отчества не знали, информации доверились и это «о» пропустили. И чуть не получился ляп.

После того, как диктор из ситуации вышел, у нас у всех в автобусе началась истерика. Уткнулись кто в колени, кто в пол, рты зажимаем, смех давим, а ему дальше читать, он сам едва смех сдерживает, но читает! Крепкие нервы и самообладание были у нашего диктора.

С одной стороны эти случаи забавные, но описываю их не для того, чтобы рассказать об ошибках, а о том человеке-легенде, который несколько лет озвучивал наши городские демонстрации и имя его демонстранты в колоннах не знали, также как и не знали имена тех, кто делал эти репортажи. Для всех были праздники, и они проходили под эмоциональный настрой, создаваемый нашим диктором.

Городское радио было стратегическим объектом, это был единственный канал массового оповещения горожан. Мы тесно работали с городским отделением ГО и ЧС. Его специалисты через наш канал раз в месяц учили население правилам гражданской обороны, как вести себя в разных ситуациях при химическом, бактериологическом поражениях. Тогда строго было, руководители всех предприятий знали, где находятся пункты эвакуации и бомбоубежища. Все было серьёзно, но однажды случился весёлый эпизод. Когда шли такие радиобеседы, в них обычно ставился звуковой сигнал, который в реальности должен оповещать о напасти. В городе была целая система, позволяющая нажатием кнопки выдать этот сигнал так, что народ услышит и начнёт действовать соответственно инструкции, принятой в разных случаях. Эти беседы для формата радио были длинноватые и потому для спокойствия горожан в начале, иногда в середине и обязательно в конце диктор говорил о том, что это обучение и тревога, соответственно, тоже учебная... И вот однажды специалист рассказывал о том, как поступать в случае ядерного нападения, и, как проводить срочную массовую эвакуацию… И в конце передачи, как на грех – то ли диктор забыл текст начитать, то ли звукооператор забыл дикторский текст приклеить… В общем, лекция прошла, сигнал прозвучал, все в редакции занялись своими делами, и тут… раздаётся звонок. На том конце провода сообщают, что звонят из правобережной школы и говорят: «Занятия свернули. Детей по домам распустили. Школу закрыли. Что дальше делать?!»

Для меня самыми трудными были случаи, когда где-то случалась беда. В больнице спасали чью-то жизнь, а родственники приходили в редакцию, дать объявление, что для переливания нужна кровь. Такое было нечасто, но переносилось трудно, ведь от этого не отстраниться. С больницей была договоренность, что такие объявления идут в эфир только после звонка от конкретных медиков, знающих ситуацию, и тогда с определенной периодичностью в эфир шло объявление иногда до ночи, пока город не ляжет спать, и не замолчит проводное радио. Кто-то из нас троих оставался на эфире. И получалось, что медики боролись за жизнь в операционной, а мы в студии звали людей на помощь. Устьилимцы – люди отзывчивые, и бывало, что уже после двух-трех эфиров звонили из больницы и говорили – достаточно. Это радовало.

Наше городское радио первым в истории города провело прямой эфир. Уже началась перестройка, время в стране неспокойное, у горожан было много вопросов, и ответить на них нужно было прямо, честно и доверительно – просто хорошо поговорить с людьми, и мы это взяли на себя. Время вещания нашего радио было утром, а нам нужен был вечер, и через согласование с областью выпросили целый час вечернего эфира с 18 часов. Но вопросов у горожан было много поэтому на страх и риск мы висели в эфире до 22 часов, а вопросы не кончались. Казалось, что весь город тогда сидел у динамиков и слушал. А в редакции была вся команда городской администрации, которой руководил тогда Анатолий Дубас – Юрий Бондарь, Александр Блажнов и др. В студии прямой эфир вела журналист Ирина Джаманова (Раковская). Тогда такой опыт прямых эфиров был разве что на прямых вещаниях со спортивных матчей. Журналисты записывали все вопросы, которые успевали принять на два редакционных телефона и передавали в студию. На них давались ответы в прямом эфире. Наутро, рассказав об эфире иркутскому руководителю, замечание за нарушение регламента не получили. Потом стало нормой говорить с устьилимцами через радио напрямую.

Недавно одна пожилая женщина, узнав, что я работала в СМИ, заявила пренебрежительно: «Вам то что? В кабинетах сидеть?». Объяснять ей что-то не хотелось. У каждого журналиста пройдены километры дорог, проведено много встреч, пропущено через сердце много переживаний, эмоций. Каждый так просидеть в кабинете не сможет, именно потому журналистов на общую массу населения города всегда приходится немного. А от прожитого и пережитого нас спасает разное, я, например, повеселиться люблю и не стесняюсь рассказать что-либо забавное из своей профессиональной жизни.

Давно, когда работала звукооператором, передача нашего радио выходила в эфир в 6-20 утра. Вставать приходилось очень рано. И вот однажды почти проспала, бегу со всех ног в студию с горочки с улицы Наймушина на улицу Чайковского, а ещё толком не проснулась, можно сказать, сплю на ходу. Зима, снег, темновато и вдруг понимаю, что уже упала и вижу перед собой два столба. В темноте понять не могу – откуда столбы, тут же была горка, дети на санках катались. Глаза поднимаю, мужчина стоит, на меня сверху смотрит, это его ноги спросонья за столбы приняла. Ну, думаю, попала – надо же так приземлиться и звездность растерять. Лихорадочно соображаю, как бы так свое падение в его глазах смягчить. Вдруг вспоминаю Грибоедова и, глядя на него, декламирую: «Чуть свет – уж на ногах. И я у ваших ног». Он засмеялся, поднял меня, хотел заговорить, но мне не до того было. До эфира 10 минут оставалось, еще надо до студии добежать.